После всего, что произошло, так абсурдно было считать преступным простое прикосновение. Не случайное, но умышленное, дружеское. Дающее понять, что тебе не все равно. Даже сейчас, когда госпиталь перешел на ночную смену, в полутьме бокса джет сидел у платформы Рэтчета, опираясь локтем на ее край, и держал ладони на коленях, чувствуя себя последним идиотом всякий раз, что останавливал взгляд на коллеге. Не из-за того, что не мог решиться. Он до сих пор не придумал, как начать.
– Ты… должен помнить Ферст Эйда. Красного медбота с идеей фикс коллекционировать все, что связано с рэкерами. Он и Амбулон находятся под моим началом с тех пор, как-...– неловко; джет теперь едва ли отдавал себе отчет, что мех перед ним его не слышит – и обрывал себя так, словно то был настоящий разговор. Словно с платформы вот-вот хмыкнут и посмотрят с укоризной, мешая снисходительность с предубеждением в недовольном выражении лицевой. Но ничего не произошло, – В общем, да.
Эти беседы один на один с тишиной давно перестали казаться ему по-больному нелепыми. Раньше – казались; раньше он посчитал бы это отвлекающей, бесцельной тратой слов и энергии на их синтез. Что толку говорить с тем, кто не может не то, что осознать и ответить, – услышать? А потом он поймал себя на том, что приходит сюда после каждой смены. И терпеть безмолвие бокса, отреченное и перебиваемое лишь писком мониторов, оказалось невыносимо тошно. Тогда один мех посоветовал ему просто начать рассказывать. О том, что происходит вокруг, как прошел день – обо всем, что только приходит в голову. У того бота была целая теория на этот счет, но уже спустя пару минут вдохновенных объяснений медику пришлось признаться, что он ничего не понимал. Но сами монологи действительно помогали. Не Рэтчету, так хотя бы ему.
– Он молодец... Хороший врач с перспективным будущим, – Фарма не позволял себе говорить это при подчиненном – не так открыто. Зазнаться всегда было легко; легче, чем по достоинству оценить собственные силы, а портить бота он не хотел. Впрочем, сдержать теплой улыбки, говоря о нем, все равно не смог, – И он знает, как помочь тебе.
Хирург бросил беглый взгляд на ту аппаратуру, что принес сегодня с собой. Все это – от стартер-кабелей с зажимами до сложной системы дополнительных предохранителей – было планом их младшего врача. Новаторство, отвергнутое на общем собрании остальными медиками как неразумно рискованное, – радикально новый метод реанимации. Даже в отсутствии реальных данных об успешности, джет не мог оставить его без внимания.
Он пообещал Ферст Эйду, что они поговорят об этом позже. Вместе добьются того, чтобы на следующем консилиуме его идею одобрили. Что пока Фарме лишь нужно время, чтобы самому ознакомиться с концептом и вынести свой окончательный вердикт.
Эйд заслуживал того, чтобы быть сейчас здесь. Подготавливать аппаратуру, пока Рэтчета бы отключали от системы. Это, по меньшей мере, было бы справедливо. И все же Фарма пошел на это один. Не потому, что не доверял профессиональным качествам медика – Ферст Эйд был грамотным специалистом и, как он уже сказал, замечательным врачом. Плохой бы не додумался до такого, да и опыт его практики говорил за себя сам. И не потому, что считал, что тот не готов пойти наперекор вышестоящим ботам и работать за спинами своих коллег. Вовсе нет: они оба считали, что бюрократия – опасный тормоз для медицины, особенно когда счет идет на клики.
Конечно, Фарма спрашивал себя, так ли это на самом деле. Спешка была еще хуже документарной волокиты, так нужна ли она вообще? Их время действительно было на исходе? Или это в нем говорило отчаяние?
Джет чувствовал, что обманывал себя, соглашаясь то с одним, то с другим утверждением. Правда была в том, что верного ответа он не знал. Как не знал и того, что до сих пор удерживало его друга в стазисе. Ведь за эти годы они проверили все. Сделали все тесты, провели все диагностики, которые только позволяла аппаратура госпиталя. И до сих пор ничего. Ни единой зацепки. Все показатели были в норме – корпусом глава медслужбы был абсолютно здоров, и парадоксально это болезненным спазмом отдавалась в эмоциональных контурах. Бескомпромиссно сухие данные в отчетах шли с действительностью вразрез, ведь очевидно – по-прежнему что-то было не так.
Обращаться или нет за помощью к цереброспециалистам, вопроса даже не стояло. Во-первых, так уж повелось: когда они действительно нужны, их никогда не бывает рядом; во-вторых, Рэтчет наверняка оторвал бы ему руки вместе с крыльями, подпусти он хоть одного. Впрочем, и за подобное своеволие, даже с учетом того, что все пройдет хорошо, его вряд ли когда-либо похлопают по плечу.
Когда он уточнил у Эйда, действительно ли его план, если отбрасывать мелкие детали, состоял в том, чтобы сначала предпринять попытку добить главу медслужбы, дабы потом поджарить, последний запнулся. Стоило отдать ему должное: его молчание не было долгим и завершилось сдержанным кивком, подтверждающим, что Фарма все понял правильно. У них были все шансы значительно ухудшить положение дел.
Поэтому он был один – на тот случай, если что-то пойдет не по плану. Если все обернется не так, как они хотят. От причастности к делу Ферст Эйда он демонстративно открестится: тогда вся ответственность ляжет лишь на его плечи. И, быть может, чувство вины тоже. В конце концов, проблемы с законом и совестью – явно не то, что нужно молодому врачу. Но если пройдет успешно… Что же, все лавры – придумавшему.
Он в последний раз окинул старшего офицера тяжелым взглядом и поднялся, отходя к стоявшей рядом системе жизнеобеспечения. Сложнее всего было разобраться именно с ней. Искусственная вентиляция, внешняя циркуляция топлива – все это проводилось превентивно, и, разумеется, Фарма это знал. Системы Рэтчета были в состоянии справиться самостоятельно; их перевели в оффлайн для того, чтобы избежать отказа из-за длительного пребывания в стазисе. Повторно реанимировать главу медслужбы никто желанием не горел.
Впрочем, без поддержки извне он мог продержаться ближайшие пять минут. Трудность заключалась лишь в том, чтобы отключить кого-то от аппаратуры – и не оповестить об этом все отделение. Раньше сделать это можно было, просто переключив соответствующий тумблер на панели – те всегда оставались у медиков на виду. Но после начала войны, когда госпитали оказались переполнены и уследить за всем стало попросту невозможно, было принято решение раз и навсегда заблокировать эту функцию. Теперь единственным возможным вариантом оставался взлом.
Не то чтобы Фарма был гениальным взломщиком, но с этими механизмами он провел весь свой актив. Изучить их вдоль и поперек в какой-то момент стало простой необходимостью – на войне рембригада уже не всегда было под рукой. Потому он опустился на колени, включая на средней мощности фонарь на шлеме, и изъял из сабспейса небольшой ремонтный набор, магнитным ключом из которого выверенными движениями отсоединил боковую панель, бегло осматривая проводку.
